ИСТОРИЯ музея
МИХАИЛА ПРИШВИНА

«Стены, с которых уже стала исчезать обшивка, зияющий дырами фундамент, висевшая в воздухе веранда почти без пола и опорных столбов. Сожженные перегородки, частично двери, полы и потолки. Проемы окон уже без рам. Крыша во многих местах содрана кем-то. Победоносно и нерушимо возвышалась лишь печь, умно придуманная для быстрого обогрева всего дома». Так описывает, купленный за 50 т. дом Валерия Дмитриевна Пришвина, жена Михаила Михайловича. В 1941 г. в доме был военный госпиталь. А к концу войны пустующий дом был на грани исчезновения. Но Пришвин, оказавшись в Дунине, увидел усадьбу с липовой и еловой аллеями, остатками яблоневого сада, лес, начинающийся сразу за домом, поле за деревней, берег Москвы-реки совсем рядом. Увидел старый усадебный дом – и повеяло детством, усадьбой Хрущево под Ельцом, которую он вспоминал в своих снах. Вопреки очевидным трудностям Пришвин решился на покупку дачного дома. Удивительно, но архетип Дома в художественном мире Пришвина, охотника и путешественника, занимал очень важное место. Он понимал, что его поиски дома связаны с общими путями всей русской интеллигенции: с трагедией эмиграции, со страданиями на родине, с поиском своего места в послереволюционной жизни. Судьба русского человека в Дневнике писателя соотносится с евангельской притчей о блудном сыне, а возвращение домой – с идеей жизнетворчества. Пришвин уверен: Дом вписан в культурный контекст эпохи, метафизический смысл которой состоит в возвращении «блудного сына» домой.

Потом в доме шла уборка: открывали и мыли окна, снимали чехлы с мебели, выносили проветривать вещи на веранду. А записка лежала на столе как предвестник будущей судьбы этого дома. Наутро Валерия Дмитриевна вклеила ее в последнюю дневниковую тетрадку Пришвина, которую Михаил Михайлович успел пронумеровать (Д № - 121) и попробовать, не расходятся ли чернила: «А что, если в эту тетрадку делать дневниковые записи, будут размываться или нет… по-моему, хорошо, не будут…» Тетрадка стала «книгой отзывов»: в Дунино шли и шли люди, Валерия Дмитриевна их принимала. Дом постепенно превращался в музей (как тогда говорили, «на общественных началах»), образовывался круг помощников, устанавливались памятные даты, складывался стиль общения с посетителями с разговорами вокруг самовара на дунинской усадьбе. Никто и не подозревал, что в то же самое время в доме идет расшифровка и перепечатка тайного дневника, который в течение 50-лет (1905-1954) вел Пришвин. В таком статусе дом писателя просуществовал 25 лет до кончины Валерии Дмитриевны в 1979 году. По ее завещанию дом перешел государству и по решению Министерства культуры РСФСР стал отделом Государственного литературного музея.

В экспозиции дома-музея Пришвина представлена прижизненная обстановка летней дачи, библиотека писателя, личные вещи, охотничьи и фотографические принадлежности, машина. Многие годы экспозиция оставалась хранилищем культурной памяти, свидетельствующим о жизни и работе писателя, о написаных тут произведениях, творческих планах, стиле жизни, о друзьях дома. Однако в 1991 году мы приступили к публикации Дневника, и образ «певца природы» постепенно исчезал, а трагическая раздвоенность личности писателя стала характеристикой и его творчества, и эпохи в целом. Публикация Дневника не только углубила образ писателя, но изменила и сложившийся образ дунинского дома, который теперь осознается как культурный объект советской эпохи со всей ее парадоксальностью и сложностью. А Дневник, который здесь хранился, придает дому универсальное значение. Экспозиция усложняется, впечатление уюта и покоя оказывается обманчивым. Все становится двойственным, спорным и сложным: странный музей, в котором ничего не замерло в мемориальной неподвижности, в котором больше вопросов, чем ответов: почему Пришвин не пострадал в советские годы? почему он все время пишет о себе? почему он так много пишет о природе? где у него человек, где герои? Дом-музей отвечает на вызовы нового времени, свидетельствуя об уникальной попытке писателя сохранить внутреннюю свободу в несвободном мире. Музей пересматривается и вторгается в современную жизнь, будучи интерпретацией (remake) давно существующего музея Пришвина.

Пришвин работал всегда и везде, никогда не расставаясь со своей записной книжкой, поэтому на усадьбе так много памятных мест, связанных с его писательством. Что уж говорить об окрестных лесах, которые он исходил с ружьем и собаками, изъездил на своем Москвиче, в которых знал все грибные и ягодные места, где его не раз замечали сидящим на пенечке и отмечающим что-то в записной книжке… Все это оживает в его дунинском дневнике и на его фотоснимках: берег Москвы-реки, заречные дали, восходы и закаты, его любимые тропинки, его любимые деревья. В последние годы меняется отношение Пришвина к природе. Дунинский хронотоп становится хронотопом жизни писателя: раньше – далекое, теперь – близкое; раньше – ощущение бега времени, «спешил, боясь опоздать», теперь – ощущение вечного во времени, «того, что постоянно бывает». Меняется положение человека в мире: «я стал, а мир вокруг меня пошел». Природа средней России оказалась очень близкой душе писателя и так же быстро стала реальностью его внутренней жизни, как дунинский дом. Ландшафт подмосковной природы и ландштафт души писателя создают уникальный культурный ландшафт, который прирастает новыми смыслами с каждым посетившим музей человеком. Это те неведомые читатели, к которым Пришвин обращался и которых становится все больше и больше.